![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Недоконченность суда около дела Ющинского
Nov. 15th, 2010 10:49 pmНедоконченность суда около дела Ющинского
В связи с делом о злодеянии над Ющинским не следует забывать нескольких сторон:
1)Недопустимо в благоустроенном государстве, — недопустимо для авторитета суда в нем и чистоты этого суда, — чтобы остались не расследованными подробнее в новом судебном делопроизводстве те обнаруженные на суде попытки подкупа свидетелей, а может быть, и действительный их подкуп, о которых говорилось на суде совершенно развязно и ничуть не отвергалось обвиняемыми или заподозренными в этом деле. Что такое вся эта история с поездкою Чеберяковой в Харьков на свидание с Марголиным и при участии еврея, сотрудника еврейской газеты? Наказуемо это или не наказуемо? Ее упрашивали и ей обещали за принятие вины на себя. В Чеберяковой вообще искали и заискивали, — и хоть Марголин "не подал ей руки", но на самом-то деле он даже упрашивал ее, и упрашивали евреи на свидании в Харькове, дать им эту руку для "золотого" рукопожатия. Наказуемо ли это? Наказуема ли вообще попытка столкнуть следствие с его прямого пути и навести на ложные следы?
А роль гг.Мищука и Красовского? "Мздоимство" вообще при судебном расследовании недопустимо, а здесь оно не только явно, но, так сказать, и "расселось в креслах", как неуличенный барин или, вернее, как неарестуемый барин; так как участие здесь денег несомненно и не отвергалось заподозренными. В каких пределах и как оно произошло? Через кого произошло? Все это осталось невыясненным, неразобранным. И лежит по сей день "невыведенным" сальным пятном на скатерти судебного стола в Киеве.
Безнаказанность явного, неотрицаемого подкупа, или усилий подкупить, бесконечно ослабляет идею чистоты суда и не может не послужить самым отвратительным прецедентом для будущего. "Значит, вообще дозволено подкупать", -— должен заключить обыватель. "Можно искать и можно покупать показания бедных людей"*, и даже — подкупать лицо, которое "приняло бы на себя вину добровольно". Зрители и вся Россия не может не подумать очень основательно, что суд на этой степени квалификации самого себя, на этой степени взгляда на самого себя, — уже не есть "суд" в сколько-нибудь взыскательном и строгом смысле.
2)Далее, -ну, Бейлис "не виновен", но ведь кто-то совершил все-таки это беспримерное злодеяние? Суд оставил обывателя и Россию в бесконечном недоумении и в смущении, — в довольно основательном, наконец, раздражении и жалобе "про себя", "в сердце": как подобное злодеяние, свидетельство коего выставлено было в пещере чуть не "напоказ" и найдено через несколько дней по совершении преступления, осталось не разысканным в виновнике своем? Если "не Бейлис", то "ищите другого!" — естественное требование обывателя и России. Естественно, убийца не остается около трупа, и на то и существует розыск и судебное следствие, что оно вообще умеет и должно уметь что-нибудь более сложное, чем взять убийцу около трупа убитого. Степень опытности, умелости и искусства, проявленного в Киеве "около дела Ющинского", решительно остается позади сравнительно со старым дореформенным судом. Что же это за "суд", который ничего не умеет "найти" и все пропускает "сквозь пальцы"?! Это не "суд", а, извините, — ротозей. Говорим не о суде в последнюю заключительную его фазу, не об "октябрьских днях" суда, когда он был довольно напряжен, а о двухлетней вялой и промозглой волоките его. Эта "волокита" являет собою ту степень бездеятельности и инертности, которая лежит недалеко от преступления.
Гилевич вовсе был найден не в Лештуковом переулке, а в Париже,
—переодетый и с другим именем. Можно было его "искать во всем свете", но г.Филиппов знал или обдумал, что можно найти именно в Париже. В киевском процессе мелькнули имена Шнеерсона, Ландау, Эттингера; но именно только "мелькнули", — "не попав на удочку". Наш суд похож на какого-то "карася для щуки", а не на "щуку для карася". Скорей его кусают, чем он кого-нибудь кусает. Он много "говорит", но "делает" он чрезвычайно мало. Что-то похожее в нем на "прогрессивный паралич": единственный случай, где "прогресс" есть болезнь, упадок и смерть. В самом деле, — "суд", который не "судит", а только рассуждает и обнаруживает красноречивые дары,
—в сущности, мертв.
"Суд должен наказать преступление": из этой формулы обывателя не вырвешься, ибо она вековечнее всяких фраз. Чтобы злодеяние, подобное совершенному над Ющинским, осталось неразысканным и ненаказанным, это мутит сердце простого русского человека. Пассивностью или чем другим, во всяком случае тут суд виновен, и он виновен перед всею Россией. "Суд не защищает нашу жизнь", — думает каждый, обращая глаза свои к Киеву; "суд есть посмешище для злодеев", это — resume русских людей о своем русском суде, тоже довольно печальное.
Нечаева, убийцу студента Иванова, вытребовали из Швейцарии, Гилевича нашли в Париже. Вот если бы г.Филиппова и его опытных помощников командировать в Киев, они могли бы найти кое-что больше, чем безглазое киевское "следствие" и закупленная там полиция. Дело об убиении Ющинского есть действительно мировое дело, тут запутан действительно мировой интерес к самому бытию факта религиозного преступления, — и вполне удивительно, что в то время, как из Петербурга было выслано столько ученых-"экспертов", не подумали о командировании из Петербурга самого нужного лица, — кто мог бы найти виновника. "Виновники настоящие, может быть, уже уехали из Киева". Это такой глупый ответ, что разведешь руками. "Виновники" вообще пользуются железными дорогами, подходят к кассе, берут билеты и уезжают; неужели это причина сказать: "При железных дорогах и скороездности мы вообще ничего не умеем сыскать"...
3)В Государственной Думе предполагается поднять имперский вопрос о прекращении ритуального убоя скота. Меня посетил член Гос.Думы, близко принимающий в этом вопросе участие. Прекращение такового особливого убоя было бы первою настоящею мерою к просвещению евреев, к сближению с нами, к оставлению ими "халдейских суеверий". Просвещаться можно не через одну книжку, а и через обычаи дома. Прекращение у них "вытачивания из жил крови" уничтожило бы опасную практику этого мучащего и раздражающего нас уменья, этого подозрительного для нас уменья, которое для чего-то им нужно сохранять. "Для чего'? Для кого! Еще для Ющинского? Кто будет очередною жертвою?" — Вопросам этим нельзя положить предела в мглистой массе населения по глухим местностям. Мы не можем войти в крестьянские, в мещанские хижины и остановить здесь суеверных разговоров и суеверных страхов. Не надо давать им пищи. Посетивший меня член Государственной Думы говорил, что вопрос этот особенно труден по связи его с так называемым "коробочным сбором", на котором держится и утверждается существование самого "кагала". Я ему сказал, что, чем дело труднее, тем оно важнее, и что на этот раз русские не должны продремать мученическую кровь Ющинского. "Кагал", с участием разных Марголиных и сотрудников еврейских газет, вмешивается и в наш суд. Останавливает правильное и спокойное течение "правосудия" в стране. Он мешает основной государственной функции. Не допускается "иезуитский орден" в стране, представляющий "государство в государстве", и еще меньше можно помириться с существованием темного и явно изуверного "кагала" в стране. Пусть евреи откажутся от своего "священного государства" в стране, от своей "экстерриториальности", — на правах только "соседней с нами державы-общины", — где мы не можем судить, управлять и даже наблюдать. Пора с этой черной "интернационалкой" покончить; и обязанность с нею покончить лежит на русской Государственной Думе.
В связи с делом о злодеянии над Ющинским не следует забывать нескольких сторон:
1)Недопустимо в благоустроенном государстве, — недопустимо для авторитета суда в нем и чистоты этого суда, — чтобы остались не расследованными подробнее в новом судебном делопроизводстве те обнаруженные на суде попытки подкупа свидетелей, а может быть, и действительный их подкуп, о которых говорилось на суде совершенно развязно и ничуть не отвергалось обвиняемыми или заподозренными в этом деле. Что такое вся эта история с поездкою Чеберяковой в Харьков на свидание с Марголиным и при участии еврея, сотрудника еврейской газеты? Наказуемо это или не наказуемо? Ее упрашивали и ей обещали за принятие вины на себя. В Чеберяковой вообще искали и заискивали, — и хоть Марголин "не подал ей руки", но на самом-то деле он даже упрашивал ее, и упрашивали евреи на свидании в Харькове, дать им эту руку для "золотого" рукопожатия. Наказуемо ли это? Наказуема ли вообще попытка столкнуть следствие с его прямого пути и навести на ложные следы?
А роль гг.Мищука и Красовского? "Мздоимство" вообще при судебном расследовании недопустимо, а здесь оно не только явно, но, так сказать, и "расселось в креслах", как неуличенный барин или, вернее, как неарестуемый барин; так как участие здесь денег несомненно и не отвергалось заподозренными. В каких пределах и как оно произошло? Через кого произошло? Все это осталось невыясненным, неразобранным. И лежит по сей день "невыведенным" сальным пятном на скатерти судебного стола в Киеве.
Безнаказанность явного, неотрицаемого подкупа, или усилий подкупить, бесконечно ослабляет идею чистоты суда и не может не послужить самым отвратительным прецедентом для будущего. "Значит, вообще дозволено подкупать", -— должен заключить обыватель. "Можно искать и можно покупать показания бедных людей"*, и даже — подкупать лицо, которое "приняло бы на себя вину добровольно". Зрители и вся Россия не может не подумать очень основательно, что суд на этой степени квалификации самого себя, на этой степени взгляда на самого себя, — уже не есть "суд" в сколько-нибудь взыскательном и строгом смысле.
2)Далее, -ну, Бейлис "не виновен", но ведь кто-то совершил все-таки это беспримерное злодеяние? Суд оставил обывателя и Россию в бесконечном недоумении и в смущении, — в довольно основательном, наконец, раздражении и жалобе "про себя", "в сердце": как подобное злодеяние, свидетельство коего выставлено было в пещере чуть не "напоказ" и найдено через несколько дней по совершении преступления, осталось не разысканным в виновнике своем? Если "не Бейлис", то "ищите другого!" — естественное требование обывателя и России. Естественно, убийца не остается около трупа, и на то и существует розыск и судебное следствие, что оно вообще умеет и должно уметь что-нибудь более сложное, чем взять убийцу около трупа убитого. Степень опытности, умелости и искусства, проявленного в Киеве "около дела Ющинского", решительно остается позади сравнительно со старым дореформенным судом. Что же это за "суд", который ничего не умеет "найти" и все пропускает "сквозь пальцы"?! Это не "суд", а, извините, — ротозей. Говорим не о суде в последнюю заключительную его фазу, не об "октябрьских днях" суда, когда он был довольно напряжен, а о двухлетней вялой и промозглой волоките его. Эта "волокита" являет собою ту степень бездеятельности и инертности, которая лежит недалеко от преступления.
Гилевич вовсе был найден не в Лештуковом переулке, а в Париже,
—переодетый и с другим именем. Можно было его "искать во всем свете", но г.Филиппов знал или обдумал, что можно найти именно в Париже. В киевском процессе мелькнули имена Шнеерсона, Ландау, Эттингера; но именно только "мелькнули", — "не попав на удочку". Наш суд похож на какого-то "карася для щуки", а не на "щуку для карася". Скорей его кусают, чем он кого-нибудь кусает. Он много "говорит", но "делает" он чрезвычайно мало. Что-то похожее в нем на "прогрессивный паралич": единственный случай, где "прогресс" есть болезнь, упадок и смерть. В самом деле, — "суд", который не "судит", а только рассуждает и обнаруживает красноречивые дары,
—в сущности, мертв.
"Суд должен наказать преступление": из этой формулы обывателя не вырвешься, ибо она вековечнее всяких фраз. Чтобы злодеяние, подобное совершенному над Ющинским, осталось неразысканным и ненаказанным, это мутит сердце простого русского человека. Пассивностью или чем другим, во всяком случае тут суд виновен, и он виновен перед всею Россией. "Суд не защищает нашу жизнь", — думает каждый, обращая глаза свои к Киеву; "суд есть посмешище для злодеев", это — resume русских людей о своем русском суде, тоже довольно печальное.
Нечаева, убийцу студента Иванова, вытребовали из Швейцарии, Гилевича нашли в Париже. Вот если бы г.Филиппова и его опытных помощников командировать в Киев, они могли бы найти кое-что больше, чем безглазое киевское "следствие" и закупленная там полиция. Дело об убиении Ющинского есть действительно мировое дело, тут запутан действительно мировой интерес к самому бытию факта религиозного преступления, — и вполне удивительно, что в то время, как из Петербурга было выслано столько ученых-"экспертов", не подумали о командировании из Петербурга самого нужного лица, — кто мог бы найти виновника. "Виновники настоящие, может быть, уже уехали из Киева". Это такой глупый ответ, что разведешь руками. "Виновники" вообще пользуются железными дорогами, подходят к кассе, берут билеты и уезжают; неужели это причина сказать: "При железных дорогах и скороездности мы вообще ничего не умеем сыскать"...
3)В Государственной Думе предполагается поднять имперский вопрос о прекращении ритуального убоя скота. Меня посетил член Гос.Думы, близко принимающий в этом вопросе участие. Прекращение такового особливого убоя было бы первою настоящею мерою к просвещению евреев, к сближению с нами, к оставлению ими "халдейских суеверий". Просвещаться можно не через одну книжку, а и через обычаи дома. Прекращение у них "вытачивания из жил крови" уничтожило бы опасную практику этого мучащего и раздражающего нас уменья, этого подозрительного для нас уменья, которое для чего-то им нужно сохранять. "Для чего'? Для кого! Еще для Ющинского? Кто будет очередною жертвою?" — Вопросам этим нельзя положить предела в мглистой массе населения по глухим местностям. Мы не можем войти в крестьянские, в мещанские хижины и остановить здесь суеверных разговоров и суеверных страхов. Не надо давать им пищи. Посетивший меня член Государственной Думы говорил, что вопрос этот особенно труден по связи его с так называемым "коробочным сбором", на котором держится и утверждается существование самого "кагала". Я ему сказал, что, чем дело труднее, тем оно важнее, и что на этот раз русские не должны продремать мученическую кровь Ющинского. "Кагал", с участием разных Марголиных и сотрудников еврейских газет, вмешивается и в наш суд. Останавливает правильное и спокойное течение "правосудия" в стране. Он мешает основной государственной функции. Не допускается "иезуитский орден" в стране, представляющий "государство в государстве", и еще меньше можно помириться с существованием темного и явно изуверного "кагала" в стране. Пусть евреи откажутся от своего "священного государства" в стране, от своей "экстерриториальности", — на правах только "соседней с нами державы-общины", — где мы не можем судить, управлять и даже наблюдать. Пора с этой черной "интернационалкой" покончить; и обязанность с нею покончить лежит на русской Государственной Думе.
