Ливония (0) Первые шаги
Apr. 29th, 2011 01:54 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
farnabazsatrapДенис Хрусталёв, Северные Крестоносцы
--------------------
Право Полоцка на земли в устье Даугавы не вызывали ни у кого сомнений: «русские, местные жители, немцы и, наконец, религиозно-политический центр тогдашнего западноевропейского мира (Рим) смотрели на эту землю как на часть „Руссии" (Teil von „Rufiland")», — писал немецкий исследователь М. фон Таубе(65). Папа Римский Климент III, утверждая в 1 октября 1188 г. организованное в 1186 г. архиепископом Бременским епархию Икскюль (Ikscolanensem Episcopatum), считал ее расположенной «в Руссии (in Ruthenia)»(66). Папа Гонорий III в послании от 16 ноября 1224 г. обращался к ливонским епископам и их помощникам как к находящимся в Руссии — «fideles per Russiam constituti»(67). Даже папа Урбан IV (послание от 20 августа 1264 г.) считал Восточную Латгалию (Ostlettgallen) находящейся под властью Руси (in regno Rusciae)(68). Как справедливо отмечал С. А. Аннинский, «князья Полоцка были не только de facto давними властителями ливов, но и юридически признавались в этом качестве даже противниками и соперниками (немцами)»(69).
С другой стороны, подобных прав в условиях бурного социального и экономического развития европейских государств в XII—XIII в. было уже не достаточно. Признавая, формально, власть своего сюзерена (например, императора), вассал (например, некий саксонский барон) мог фактически находиться с ним состоянии войны. И в этом для людей средневековья не было существенного противоречия. Само по себе вассальное право было только символом, для овеществления которого требовалось приложить усилия, доказать силой свои полномочия. В отношении Ливонии Полоцк располагал правом, но фактически не имел реальных средств его осуществить. Право на власть — не есть еще собственно власть, которую необходимо, заполучив, регулярно поддерживать и подкреплять(70).
До появление Мейнарда те вызовы, на которые было призвано отвечать в Ливонии русское правительство (т.е. полоцкий князь), представляли устоявшуюся и закостенелую структуру, набор функций: сбор дани, борьба с грабежами, регулирование и вмешательство во внутренние усобицы племен и т. п. Немецкий проповедник поставил ребром вопрос, на котором ранее никто столь решительно не акцентировал внимания: вопрос о христианизации. Местные жители с православием были знакомы давно, но, как известно, Восточная церковь является противником революционных методов массового обращения в новую веру: «Дойти следует!» Рим же всегда настаивал на ускорении христианизации, указывая на выгодность и полезность крещения в его прямой связи с обретением новых материальных благ.
....Ливы думали, что иноземцы были заинтересованы прежде всего в контроле над торговыми путями, а в остальном собирались оставить ливов в покое. Принятие христианства — это не такая большая уступка при столь выгодном предложении.
Для нейтрализации Полоцка прибалтам было необходимо столкнуть его с немцами. Неуплата дани — это повод для военного похода, который обычно организовывался на следующий год. Время для обострения отношений было удачным. Если в 1202 г., судя по ходу изложения Генриха Латвийского, значительного притока «пилигримов» из Германии не было, то в начале 1203 г. ожидалось прибытие крупного крестоносного войска во главе с самим епископом Альбертом. Таким образом, возжелав наказать непокорных ливов, князь Владимир столкнулся бы в устье Даугавы с крупными силами немцев, которые, скорее всего, пришли бы к местным жителям на помощь. Почти так и случилось.
Полоцкий князь действовал по застарелой схеме карательного похода против диких племен. Основным оружием была внезапность. Причем в данном случае она и сработала:
«В то же лето [1203 г.] король Полоцкий [rex de Plocekej с войском внезапно [ex improviso] явился в Ливонию и осадил замок Икесколу. Ливы, не имевшие доспехов, не посмели дать отпор и обещали заплатить ему деньги [pecuniam]. Получив деньги, король снял осаду»(114).
Застигнутые врасплох ливы вынуждены были уступить. До Икесколы рижские арбалетчики добраться не успели, но они заняли Гольм. Когда же русские отряды, уже окрыленные легкой победой, подошли к этому замку, на них обрушился град стрел:
«Между тем тевтоны, посланные епископом, с арбалетами и в доспехах [balistis et armis] заняли замок Гольм, и когда подошел король, чтобы овладеть замком, они ранили множество его коней, а русских, не отважившихся под обстрелом переправиться через Двину, обратили в бегство»(115).
Вот это могло действительно поразить князя Владимира. Оказывается, здесь имеются серьезные укрепленные поселения с сильным гарнизоном, вооруженным современным оружием. Небольшой экспедиционный отряд уже не был способен произвести на них впечатление. В данном случае, однако, этого и не требовалось. В хронике нет и слова о том, что после захвата Икесколы русские начали грабить окрестности и требовать уплаты дани от каждого другого поселка. Условие выплаты дани (денег, pecuniam) уже было принято старейшинами, которые, надо полагать, отвечали за всех жителей региона, то есть включая как Икесколу, так и Гольм. Единственное нападение, которое совершили подчиненные Владимира, относилось к немцам. Отряд, возглавляемый князем Герцике Всеволодом и состоящий преимущественно из литовцев («Король Герцике, подойдя к Риге с литовцами»)(116), угнал с пастбищ скот, принадлежавший горожанам Риги. Последние пытались преследовать грабителей, но неудачно, причем несколько рижан было убито.
Прямого боевого столкновения между немцами и русскими фактически не состоялось. Обстрел со стен, результатом которого была смерть нескольких лошадей, не может быть признан серьезным поводом для конфликта и, тем более, сражением. То же относится и к стычке с литовским отрядом. Ближайший осмотр немецкой фактории в Риге не мог вызвать серьезных опасений: там не было ни стен, ни воинственных намерений. Епископ Альберт в первые годы своей миссии старательно пытался избегать конфликтов с Русью. Эта черта его политики хорошо прослеживается на позднейших известиях хроники и неоднократно подчеркивалась исследователями. Совершенно нет никаких оснований представлять Альберта и вообще крестоносцев инициаторами конфликта 1203 г. Они в первую очередь не были в этом заинтересованы. Для войны они не имели ни сил, ни средств(117).
С другой стороны, полоцкий князь после этой поездки должен был осознать, что, несмотря на то что все его права на устье Даугавы сохраняются и дань взимается сполна, в регионе уже появились его потенциальные конкуренты, чье усиление вполне возможно. Должны были быть приняты некие меры. Так, с попытками русских помешать немцам закрепиться в Ливонии можно связать участившиеся нападения на Ригу литовцев. Выше было отмечено участие литовцев в походе 1203 г. В последующие два года они уже регулярно грабили двинское устье. Руку Полоцка, имевшего плотные связи с Литвой, в этих событиях видеть более чем допустимо. Это заметно и из хроники Генриха Латвийского, где автор под 1204 годом сообщает:
«После его [епископа Альберта, отправившегося ранней весной в Германию| отъезда литовцы, ненавистники христиан, вместе с ливами, еще язычниками, из Аскрадэ [Ашераден] и Леневардена, числом до трехсот, подошли к Риге и, захватив городской скот на пастбищах, уже второй раз пытались угнать его»(118).
------------------------
Немцы неизменно расширяли свое влияние, а русские
только уступали и отступали.
------------------------
Тем же летом 1206 г. крестоносцы вместе с союзными земгалами совершили опустошительный набег в ливскую область Торейда, где находили поддержку антинемецкие выступления. Теперь все ливские земли оказались разорены и не имели никакой возможности оказать поддержку князю Владимиру, устремившемуся к устью Даугавы возвращать утраченное:
«...кое-кто из ливов, закосневших в коварстве, известив через гонцов короля Полоцкого об уроне, понесенном своими, просил придти на помощь против тевтонов, тем более что в Риге оставалось немного людей, а другие уехали с епископом [в Германию]»(132).
Владимир, собрав все наличные силы, исключая, судя по всему, городское ополчение(133), на ладьях подошел к Икесколе(134). Здесь войска высадились, но штурмовать замок не стали, а попытались внезапно напасть на Гольм. Эффекта неожиданности не случилось. Большинство окрестных ливов не оказало русским поддержки, а разбежалось по лесам. В Гольме же засели упорные немцы, вынудившие нападавших перейти к планомерной осаде. Дальнейшие события — пример той военно-тактической беспомощности, которую проявлял в своих действиях в Прибалтике полоцкий князь.
Обратившись к ливам из Торейды за содействием, он получил только группу вспомогательных работников. Никакого ополчения собрать не удалось. Латгалы в ответ на предложения Владимира вообще никого не прислали, даже ответных послов. Кроме всего прочего, князь позволил себя запугать ливским провокаторам, подкупленным немцами. Они рассказали ему, что «все поля и дороги вокруг Риги полны мелкими железными трезубыми шипами», которые представляют большую угрозу для лошадей и пеших воинов, то есть подойти к безоружной Риге (стены еще не были построены) безболезненно не удастся. Удивителен не сам этот рассказ, но то, что Владимир в него поверил, если только это не вымысел ливонского летописца. Скорее всего, последним аргументом, вынудившим полоцкое войско снять осаду с Гольма и удалиться, были известия, полученные на этот раз из надежного источника, о том, что местные жители заметили в море множество кораблей, которые могли везти новое крестоносное войско(135). Так в действительности и было. Как считают исследователи, ливы видели в Рижском заливе корабли датского короля Вальдемара II, осуществившего в 1206 году свою первую высадку на остров Эзель (Сааремаа)(136). Сопротивление местных жителей было подавлено, но постоянной базы датчане так и не основали: никто не захотел оставаться там на зимовку. Все пилигримы вернулись на родину. В Ригу после этого прибыл только архиепископ Лундский с собственной свитой. Значительных новых подкреплений он не привез(137).
Испугавшись штурмовать Ригу и опасаясь внезапного прибытия нового пополнения немецких пилигримов князь Владимир после одиннадцатидневной осады свернул свои операции в низовьях Даугавы и вернулся на Русь:
«...и спас Господь надеявшихся на него», — заключил Генрих Латвийский(138).
Это была точка перелома в борьбе за власть в Прибалтике. Стало ясно, что Полоцк ее проиграл быстро и скоропостижно:
«После ухода русского короля с войском страх Божий охватил ливов по всей Ливонии»(139).
После событий лета 1206 года все ливы как с побережья Даугавы, так и из Торевды, а затем и из Метсеполэ изъявили свою покорность немцам, которые, расширяя свою миссионерскую деятельность, продвигали и свои представления о справедливом административном устройстве региона.
------------------------------------------------------------------------------
- Выделение для Пскова отдельного князя следует связать уже с самым началом правления Мстислава Мстиславича в Новгороде(206). Продолжением этих мер по обустройству границ явились и первые походы на чудь.
Если следовать логике летописного изложения, то еще в конце 1209 г. князь Мстислав совершил краткий рейд в эстонскую Виронию(207):
«Ходи Мьстиславъ на Чюдь, рекомую Торму, с новгородцн, и много полониша, а скота бещисла приведе»
А через несколько месяцев, в начале 1210 г., князь Мстислав совершил тот самый знаменательный поход в Уганди, который и отметил в своей хронике Генрих Латвийский. Русские летописи повествуют о нем следующим образом:
«Потом же, на зиму, иде князь Мьстиславъ с новгородци на чюдь-
скыи город, рекомын Медвежию голову, села их потрати; и приидоща
под город, и поклонишася Чюдь князю, и дань на них взя; и приидоша вси здрави» .
В источнике нигде не отмечено крещение жителей Оденпе (Медвежьей головы). Для новгородцев это выглядело малозначимым фактом. Немцы же особо акцентировали на нем внимание. Мстислав, окрестив покорившихся эстов, поступил нестандартно, вопреки традиции, утверждаемой Полоцком. Это было замечено иноземцами и воспринято как вызов. Скорее всего, Мстислав сознательно поступал подобным образом: он крепил границы и использовал христианство в качестве дополнительной меры воздействия, собственно, как и немцы. Эксперимент, к сожалению, плодов не дал.
Генрих Латвийский в цитированном выше отрывке подчеркивал, что Мстислав пообещал прислать в Уганди православных священников, но не выполнил обещания:
«Впрочем, этого они [русские] так и не сделали, ибо (пат) жители Унгаунии позднее приняли священников от рижан и были крещены ими и причислены к рижской церкви»(210).
Все переводчики этого текста слово «пат» переводили как «ибо», отчего в поведении русских сквозит некая ущербная пассивность: обещали священников и не прислали, отчего эстонцы вынуждены были обратиться к латинянам(211). Разумеется, подобная трактовка был на руку католическому священнику Генриху Латвийскому, проповедовавшему в соседних с Уганди областях. Однако добросовестный хроникер, допуская расстановку выгодных для себя акцентов, не противоречил истине. Nam можно перевести также как «дело в том, что», «ведь», «потому что»: православных священников не прислали, потому что пришли латинские священники. Кажется, такое прочтение ближе к истине.
Мстислав Мстиславич выступает новатором в вопросах экспансионистской политики, инициатором новых методов в этой области. Однако всесторонней поддержки со стороны Церкви он, судя по всему, не получил. Новгородские священнослужители оказались менее расторопны и мало заинтересованы в развитии миссионерской деятельности в среде язычников. Возможно, это стало одним из поводов для смены архиепископа, произведенной по инициативе князя уже в январе 1211 г. Прежний архиерей Митрофан был отстранен от службы («и не даша ему правитися»), а затем сослан (или заточен?) в мстиславову волость Торопец. Той же весной 1211 г. Мстислав направил в Киев на поставление в архиепископы мниха Хутынского монастыря Антония, который в миру именовался Добрыня Ядрейкович и около 1200 г. совершил паломничество в Константинополь, которое описал в специальном сочинении («Книга Паломник»)(212). Антоний привез из Византии много значимых покупок — мощи некоторых святителей, меру Гроба Господня и др. Он уже был широко известен в Новгороде и, кроме того, принадлежал к одному из влиятельных боярских родов, что было особенно выгодно новому князю, нуждавшемуся в укреплении своих позиций внутри общины. Позднее Антоний прославился своей храмоздательной деятельностью, а также выступал неизменным сторонником и проводником церковной политики князя Мстислава. У нас нет непосредственных сведений о развитии при Антонии миссионерской проповеди в среде язычников. Однако скорее всего, не случайно, что он всегда оказывался на пастырской службе в пограничных областях Руси. Так, в 1219 г. он был изгнан из Новгорода, после чего Мстислав, ставший к тому времени Галицким князем, добился утверждения Антония в качестве епископа вновь образованной (!) епархии в Перемышле, городе, предельно удаленном от православных центров, а вскоре отошедшем к Польше и совсем латинизированном(213). Действия архиерея на «передовых рубежах Православия», скорее всего, было обусловлено его приверженностью проповедничеству и миссионерству, вполне сочетавшимися с убеждениями самого князя Мстислава Мстиславича.
Реконструкция застройки центральной части Риги в сер. XIII в.
Примечательно, что княжеские инициативы не были поддержаны не только в церковной среде. Совершенно иную позицию в отношениях с прибалтийскими немцами избрал и родной брат Мстислава — Владимир Псковский(214). Изначально они, вероятно, действовали в русле единого замысла. Предполагалось стабилизировать ситуацию на границах, для чего уместны были союзнические отношение с ливонскими христианами. Последние в те годы также стремились к спокойствию на латгальско-эстонском порубежье. Перманентные склоки между соседними племенами латгалов и эстов грозили перерасти в большую войну, к которой немцы готовы не были. В 1210 г. рижане вели переговоры и заключали мирные соглашения с эстами, Полоцком и, судя по всему, с Псковом. Фактически со всеми своими соседями. Однако эту линию, проводимую епископом Альбертом, поддерживали не все. Крестоносное движение вовлекало в свои ряды огромное количество авантюристов, любителей легкой наживы и бездумных рубак. Управлять такой публикой было предельно сложно даже такому искусному администратору, как Альберт. Он неизменно старался удержать своих подопечных от опрометчивых, слишком решительных и агрессивных действий. С другой стороны, их эмоциональная и взрывоопасная удаль нередко шла на пользу распространению христианства и расширению владении самой епархии. Так случилось в свое время с Кукенойсом, где личный конфликт рыцаря Даниила из Леневардена с князем Вячко перерос в войну и завершился поглощением русско-латгальского протогосударственного образования. Аналогичным беспокойством отличался и рыцарь Бертольд из замка Венден (Цесис), который большей частью по собственной инициативе разжигал пожар междоусобия на границе Латгалии и Эстонии.
Вооруженный конфликт латгалов и ливов с эстами зафиксирован в Ливонской Хронике еще под 1208 г., когда мир между племенами был заключен при посредничестве немцев. Но в 1209 г. война возобновилась. Поход латгалов в Эстонию был поддержан некоторыми рыцарями-крестоносцами, но сам епископ Рижский Альберт спешно заключил с эстами мир. В 1210 г. угроза межэтнической бойни в Прибалтике только усилилась. Причем для Риги она стала всесторонней. Как только весной Альберт в очередной раз отбыл в Германию, на ливонскую столицу напали курши, пытались ее осаждать, но неудачно. Чуть позднее Кукенойс атаковали литовцы. Немцы, едва сдерживавшие оборону на южных рубежах, разумеется, опасались получить войну на другом направлении. С Полоцком срочно был подписан мир и была обещана выплата «ливской» дани. Тогда же, вероятно, был заключен мир и с Новгородом. Судя по всему, Мстислав поделил с епископом Альбертом зоны ответственности в Прибалтике с учетом того, что большая часть Эстонии оставалась еще не покоренной русскими и тем более немцами. «Вольные» области эстов, включавшие Сакалу, Гервен, Гарию, Ревеле (Рявала) и Приморье (нем. Maritime, или Wiek, Вик; эст. Laanemaa, Ляэнемаа) с Роталией (Rotalia; эст. Ridala) и Сонтаганой (Sontagana; эст. Soontagana)(215), оказались в сфере свободного соперничества сторон: кто завоюет или покорит миром их, тот и станет хозяином. За Новгородом закрепились права на северные области Латгалии Тала-ву и Атзеле и на широкую полосу эстонских земель, вытянувшуюся с севера на юг от Балтийского моря до Латгалии вдоль Чудского озера: Вирония, Вайга, Уганди. Права Риги признавались на Ливонию, Нижнее Подвинье и Латгалию (без Атзеле и Талавы).
В 1210 г. немецкое вторжение в Эстонию еще не планировалось, отчего подобные условия можно признать взаимовыгодными. Кроме того, мир был закреплен состоявшимся в том же году браком дочери псковского князя Владимира Мстиславича, младшего брата Мстислава Мстиславича, и Теодориха, младшего брата епископа Альберта,то есть, собственно говоря, первым русско-немецким матримониальным альянсом(216). Этот брачный союз и его наследники (сын и внук Владимира) станут важнейшими элементами русско-немецких отношений на протяжении последующих 40 лет. Хотя начиналось все как простое продолжение политики новгородского князя по приграничному замирению.
Мстислав, казалось бы, совершенно безболезненно и очень быстро расставил реперные ориентиры на западных новгородских границах и закрепил их системой взаимных соглашений с соседями. Этими же договоренностями обеспечивалась и южная граница. Признав права Риги на Подвинье (включая, вероятно, Кукенойс и Герцике), Мстислав предвосхитил договоренности Риги с Полоцком, закрепленные позже. Владимир Полоцкий оказался зажат со всех сторон и лишен поддержки даже своих новгородско-псковских соотечественников. Со стороны Мстислава это, конечно, был не дружественный акт. Он укреплял южные границы Новгородской земли не только строительством новых крепостей, как Великие Луки, и расширением псковского «военного округа» под единоличным руководством Владимира Мстиславича, но и подобными союзами. Для торопецкого владетеля в этом была и личная польза в виде содействия торговому развитию своей верхнедвинской волости. Достигнутая стабильность была выгодна для всей торговли Северо-Запада.
С другой стороны, если новгородцы своими соглашениями с Ригой преследовали исключительно местные, а далеко не общерусские или общехристианские цели, то и немцев не стоит обвинять в заведомом коварстве. Конечно, для иноземцев в далекой перспективе было очень выгодно втянуть русских соседей в наступательный союз для борьбы с непокорными эстами, язычниками. Однако в 1210 г. епископ Альберт ничего подобного не планировал. После подписания мира он даже уехал из Ливонии. Лето выдалось для немцев тревожным. Давление с юга сочеталось с неудачами на севере. Рижане пытались уйти в глубокую оборону. Лишь неугомонный рыцарь Бертольд Венденский продолжал будоражить местные племена. Вскоре после ухода Мстислава из разоренной Уганди Бертольд сам совершил несколько налетов на эту область, прикрываясь противоборством местных жителей, и даже захватил Оденпе(217). Эсты, на этот раз из Сакалы, ответили крупным вторжением и разгромом немцев в битве на приграничной реке Имере (Зедда)(218). В результате таки разразилась столь нежеланная для епископа Альберта война.
Давняя латгальско-эстонская вражда в сочетании с воинственностью рыцаря Бертольда, который, несомненно, играл на противоречиях между планами епископа и Ордена меченосцев, привели к разжиганию военных страстей и ожесточению сторон. Судя по всему, своими походами в Уганди Бертольд стремился спровоцировать и русских, но те продолжали оставаться в рамках мирных соглашений: некий рыцарь наказывал язычников за их нападения на подвластных ему латгалов — в том нет угрозы для власти Новгорода, которому продолжают выплачивать дань.
Начавшаяся война потребовала от немцев, прежде всего рижан, выхода из обороны. Для победы требовалось наступление, причем в максимально непривычное для противника время — декабрь. В конце 1210 г. под Рождество:
«старейшины рижан послали известить по всей Ливонии и Леттии и во все замки по Двине и Койве, чтобы все собирались и были готовы мстить эстонским племенам. Известие дошло и до Пскова (Plescekowe), бывшего тогда в мире с нами, и оттуда явился очень большой отряд русских на помощь нашим»(219).
Этот поход псковичей, совершенный ими совместно с ливонцами в эстонскую область Сонтагану(220), в русских источниках не зафиксирован, несмотря на вполне удачное свое завершение. Но в достоверности известия сомневаться не приходится. Дальнейшие события показывают, что после этого похода наступил решительный перелом в расстановке сил на ливонско-эстонской границе, немцы вступили в полосу побед, тяжелых и кровопролитных, но убедительных и достойных. Князь Владимир Псковский сыграл в этом если не важнейшую, то заметную роль. Он помогал немцам и ничуть не противился расширению их власти в Прибалтике. Позднейшие события показывают, что его действия вызвали ожесточение не только у эстонцев, но и у псковичей. Последние длительное время считали себя монопольными потребителями эстонской дани, которой делились только со своими новгородскими сородичами. Теперь этому пришел конец, и они во главе со своим князем содействовали случившемуся.
В феврале-марте 1211 г. немцы во главе с рыцарем Бертольдом из Вендена осадили, а потом захватили Вильянди, центральный город земли Сакала. В ответ эсты собрали колоссальную армию со всей Эстонии (включая остров Эзель и область Ревеля), выгнали крестоносцев из Сакалы и двинулись на Ригу. В битве на Койве они были наголову разгромлены совместными силами немцев, ливов и латгалов. Вся верхушка эстов была перебита(221). Немцы если и не покорили Эстонию, то стали теперь главными на то кандидатами. Именно после этого Альберт назначил в Эстонию отдельного епископа Леальского (ad titulum Lealensem), которым стал многократно упоминавшийся брат Теодорих, основатель Ордена меченосцев(222).
Вероятно, Владимир Псковский негласно уступил рижанам права на покорение Сакалы. Именно после совместного с псковичами похода в Сонтагану немцы предприняли дерзкий захват Вильянди. Русские собирали дань в Сакале еще в XI в., отчего можно предположить, что без их согласия любые акции немцев в этой области должны были считаться враждебными. Конечно, все вполне укладывались в договоренности Мстислава и Альберта от 1210 г., согласно которым, как мы предположили, в Эстонии была оставлена область для «соревновательной колонизации». Однако без боя отдавать области было не в характере Мстислава Удалого. Судя по всему, действия Владимира Мстиславича следует признать его собственной инициативой. Это подтверждают и позднейшие события.
Уже весной 1211 г. псковичи изгоняют князя Владимира. Если русская летопись никак это не поясняет, то Генрих Латвийский уделяет произошедшему отдельную статью:
«...русские в Пскове возмутились против своего короля Владимира, потому что он выдал дочь свою замуж за брата епископа Рижского, и изгнали его из города вместе с челядью. Он бежал к королю Полоцкому, но мало нашел у него утешения и отправился со своими людьми в Ригу, где был с почетом принят зятем своим и людьми епископа»(223).
Особое внимание исследователей всегда привлекал маршрут изгнанника. Он не поехал в Новгород к брату, но избрал в качестве пристанища Полоцк, явно враждебный Мстиславу Мстиславичу и новгородцам. Однако полочане не стали делать ставки на раскол в стане Ростиславичей, а тем более содействовать одному из них в возвращении Пскова. Это должно было привести к войне сразу на несколько фронтов и против Новгорода, и против Смоленска. Силы были явно не равны, и Владимир Полоцкий не решился помогать тезке. Владимир Мстиславич пустился искать союзников к родственникам в Ригу.
Примечательно, что Полоцк хоть и не воспользовался услугами опального князя, но постарался причинить псковичам побольше вреда чужими руками. Как только Владимир Мстиславич был горожанами изгнан, на Псков совершили крупное нападение литовцы, причем застали жителей совершенно врасплох, «на озере»:
«В Петрово говение изъихаша Литва везвожнля Пьсковъ и пожго-шл; плесковици же вяху в то время изгнал^ князя болодимерл от севе, а плесковици вяху на озер'к; и много створишд зла и отьидошд»(224).
Если это не случайность, то подсказать литовцам проходы между псковскими сторожами, а также наиболее удачное время для вторжения мог только человек, который все это организовал, то есть князь Владимир. Сам он, скорее всего, с литовцами не сносился, а вот полочане вполне были на это способны. Иной, минующий Полоцк маршрут литовцев на Псков предположить затруднительно(225).
В том же 1211 г. эсты из Сакалы с союзниками из Уганди совершили нападение на латгалов, выступивших на стороне немцев в сражении на Койве. В события немедленно вмешались крестоносцы и нанесли эстам поражение, после чего совершили глубокий карательный рейд. Они использовали нападение из Сакалы как предлог для атаки на Уганди, жители которой якобы, по свидетельству Генриха Латвийского, принимали участие в походе на латгалов. В январе 1212 г. немцы с союзными (вероятно, крещенными) ливами и латгалами совершают один из самых дальних и дерзких своих походов через всю Уганди вплоть до Дерпта (Юрьева) и далее в Вайгу и Гервен(226).
Совершенно откровенное вторжение немцев в области, зависимые от Новгорода, вынуждает Мстислава Мстиславича к ответным действиям. Генрих Латвийский об этих событиях пишет так:
«Когда великий король Новгорода Мстислав (Mysteslawe) услышал о тевтонском войске в Эстонии, он тоже поднялся с пятнадцатью тысячами воинов и пошел в Вайгу, а из Вайги — в Гервен, не найдя тут тевтонов, двинулся дальше в Гариен и осадил замок Варболе и бился с ними несколько дней. Осажденные обещали дать ему семьсот марок ногат, если он отступит, и он возвратился в свою землю»(227).
Русская летопись сообщает о произошедшем без связи с действиями немцев. Известие по содержанию достаточно сухое, но начинается зловеще и далее содержит много выразительных подробностей:
«Месяца февраля въ 1 день, в неделю сыропустную, громъ высть по здутрении... Того же дни иде князь Мьстиславъ с новгородцн нл Чюдь на бреву, сквозе землю Чудьскую к морю, села их потрати и осекы их возмя; и ста с новгородци под городом Воробииномъ, и Чюдь поклонишася ему; и Мьстиславъ же князь взя на них дань, и да новгородцемъ двe чясти дани, а третьюю чясть дворяномъ; бяше же ту и Плесковьскыи князь Всеволод Борисовиць со плесковици, и Торопеньскыи князь Давыдъ, Володимирь брат; и приидоша вси здрави со множеством полона»(228) .
Несмотря на то что путаница в летописной хронологии вносит некоторое смущение, исследователи уверенно относят этот поход к началу 1212 г. Впечатляет наличие у Генриха Латвийского излишних подробностей о размере дани (700 марок ногат), уплаченной жителями Варболе (Воробиина), и размере русского войска (15 тысяч). Этих данных русская летопись не приводит.
Реконструкция воротной группы городища Варбола
Создается впечатление, что немцы очень пристально следили за действиями Мстислава, представлявшего для них действительную угрозу(229). Вероятно, после этих событий между рижанами и Новгородом произошел обмен посольствами. Был восстановлен мир на условиях status quo.
Территориальные приобретения Ордена и Рижского епископа в Ливонии
в 1213/1214 гг.:
1 — Орден меченосцев; 2 — Владения Рижского епископа; 3 — русские княжества; 4 — языческие племена; 5 — Территориальные границы; 6 — границы межплеменные (условные); Цветом обведены границы зависимых или союзных областей
Вполне возможно, что немецкие представители застигли Мстислава еще в Вайге и убедили его в том, что их набег не носил антирусского характера. Именно этим можно объяснить то, что князь не стал двигать полки в южном направлении (в Уганди, в Сакалу или
на Ригу), но пошел в незатронутые крестоносцами области. Вероятно, ему предоставили заверения в том, что конфликт исчерпан и более такого не повторится. На несколько лет в Эстонии действительно утвердилось спокойствие. Прервались как русские, так и немецкие набеги. Линия на замирение и стабилизацию, проводимая Мстиславом,
в и р о н и я
1:3 500 00
Территориальные приобретения Ордена и Рижского епископа в Ливонии
в 1213/1214 гг.:
1 — Орден меченосцев; 2 — Владения Рижского епископа; 3 — русские княжества; 4 — языческие племена; 5 — Территориальные границы; 6 — границы межплеменные (условные); Цветом обведены границы
зависимых или союзных областей
на Ригу), но пошел в незатронутые крестоносцами области. Вероятно, ему предоставили заверения в том, что конфликт исчерпан и более такого не повторится. На несколько лет в Эстонии действительно утвердилось спокойствие. Прервались как русские, так и немецкие набеги. Линия на замирение и стабилизацию, проводимая Мстиславом, распространялась даже на его опального брата Владимира, который не сдружился с рижанами и вообще ливонской администрацией и в итоге вновь вернулся на Русь (примерно конец 1214-1215 гг.)(230). Вскоре он опять утвердится в Пскове и станет приверженцем резко антинемецкой политики.Весь период первого новгородского княжения Мстислава Мстиславича немцы военных действий в Эстонии не вели. Прочный мир с Новгородом позволил Рижскому епископу разорвать даннические отношения с Полоцком, который теперь не имел даже гипотетических шансов на реванш. Поддержки эстов ему искать было бесполезно, так как этому мешали Новгород и давний недруг Мстислав.В одиночку же полочанам с Ригой было уже не справиться. Было решено вести переговоры. В сопровождении союзного Владимира Мстиславича («короля Владимира») и после заключения мира с новгородцами епископ Альберт прибыл на встречу в Герцике вполне уверенным в себе. Он мог спокойно предложить князю Владимиру Полоцкому довольствоваться своей причастностью к распространению христианства в Ливонии и отказаться от какой-либо «ливской дани»(231). Можно сказать, что политика новгородского князя из смоленских Ростиславичей позволила полностью устранить Полоцк из участия в судьбах Прибалтики.
§ 3.2. БОРЬБА ЗА ЭСТОНИЮ В 1214-1223 ГГ.
Походы Мстислава Удалого обеспечили спокойствие не только в тех землях Эстонии, которые платили дань Новгороду и Пскову. Почти три года не подвергались немецким нападениям и другие земли эстов. Лишь в конце 1214 г. крестоносцы собрались возобновить свои завоевания:
«Шел третий год мира, заключенного с эстами, и срок его истекал. Епископ созвал всех священников, собрал капитул советовался с ними, а также с рыцарями и приглашенными старейшинами ливов и решил сделать поход в Эстонию, потому что эсты и сами не являлись и о возобновлении мира не заботились, а скорее, наоборот, неизменно желали гибели ливонской церкви»(232).
Первый поход носил характер пробы и был проведен очень осторожно. Целью стала далекая Роталия, самая западная область Эстонии, обращенная к Балтийскому морю в районе острова Эзель (Сааремаа). Для обеспечения внезапности интервенты, которые, как обычно, включали значительный отряд из ливов и латгалов, шли по льду Рижского залива...
--------------------
Право Полоцка на земли в устье Даугавы не вызывали ни у кого сомнений: «русские, местные жители, немцы и, наконец, религиозно-политический центр тогдашнего западноевропейского мира (Рим) смотрели на эту землю как на часть „Руссии" (Teil von „Rufiland")», — писал немецкий исследователь М. фон Таубе(65). Папа Римский Климент III, утверждая в 1 октября 1188 г. организованное в 1186 г. архиепископом Бременским епархию Икскюль (Ikscolanensem Episcopatum), считал ее расположенной «в Руссии (in Ruthenia)»(66). Папа Гонорий III в послании от 16 ноября 1224 г. обращался к ливонским епископам и их помощникам как к находящимся в Руссии — «fideles per Russiam constituti»(67). Даже папа Урбан IV (послание от 20 августа 1264 г.) считал Восточную Латгалию (Ostlettgallen) находящейся под властью Руси (in regno Rusciae)(68). Как справедливо отмечал С. А. Аннинский, «князья Полоцка были не только de facto давними властителями ливов, но и юридически признавались в этом качестве даже противниками и соперниками (немцами)»(69).
С другой стороны, подобных прав в условиях бурного социального и экономического развития европейских государств в XII—XIII в. было уже не достаточно. Признавая, формально, власть своего сюзерена (например, императора), вассал (например, некий саксонский барон) мог фактически находиться с ним состоянии войны. И в этом для людей средневековья не было существенного противоречия. Само по себе вассальное право было только символом, для овеществления которого требовалось приложить усилия, доказать силой свои полномочия. В отношении Ливонии Полоцк располагал правом, но фактически не имел реальных средств его осуществить. Право на власть — не есть еще собственно власть, которую необходимо, заполучив, регулярно поддерживать и подкреплять(70).
До появление Мейнарда те вызовы, на которые было призвано отвечать в Ливонии русское правительство (т.е. полоцкий князь), представляли устоявшуюся и закостенелую структуру, набор функций: сбор дани, борьба с грабежами, регулирование и вмешательство во внутренние усобицы племен и т. п. Немецкий проповедник поставил ребром вопрос, на котором ранее никто столь решительно не акцентировал внимания: вопрос о христианизации. Местные жители с православием были знакомы давно, но, как известно, Восточная церковь является противником революционных методов массового обращения в новую веру: «Дойти следует!» Рим же всегда настаивал на ускорении христианизации, указывая на выгодность и полезность крещения в его прямой связи с обретением новых материальных благ.
....Ливы думали, что иноземцы были заинтересованы прежде всего в контроле над торговыми путями, а в остальном собирались оставить ливов в покое. Принятие христианства — это не такая большая уступка при столь выгодном предложении.
Для нейтрализации Полоцка прибалтам было необходимо столкнуть его с немцами. Неуплата дани — это повод для военного похода, который обычно организовывался на следующий год. Время для обострения отношений было удачным. Если в 1202 г., судя по ходу изложения Генриха Латвийского, значительного притока «пилигримов» из Германии не было, то в начале 1203 г. ожидалось прибытие крупного крестоносного войска во главе с самим епископом Альбертом. Таким образом, возжелав наказать непокорных ливов, князь Владимир столкнулся бы в устье Даугавы с крупными силами немцев, которые, скорее всего, пришли бы к местным жителям на помощь. Почти так и случилось.
Полоцкий князь действовал по застарелой схеме карательного похода против диких племен. Основным оружием была внезапность. Причем в данном случае она и сработала:
«В то же лето [1203 г.] король Полоцкий [rex de Plocekej с войском внезапно [ex improviso] явился в Ливонию и осадил замок Икесколу. Ливы, не имевшие доспехов, не посмели дать отпор и обещали заплатить ему деньги [pecuniam]. Получив деньги, король снял осаду»(114).
Застигнутые врасплох ливы вынуждены были уступить. До Икесколы рижские арбалетчики добраться не успели, но они заняли Гольм. Когда же русские отряды, уже окрыленные легкой победой, подошли к этому замку, на них обрушился град стрел:
«Между тем тевтоны, посланные епископом, с арбалетами и в доспехах [balistis et armis] заняли замок Гольм, и когда подошел король, чтобы овладеть замком, они ранили множество его коней, а русских, не отважившихся под обстрелом переправиться через Двину, обратили в бегство»(115).
Вот это могло действительно поразить князя Владимира. Оказывается, здесь имеются серьезные укрепленные поселения с сильным гарнизоном, вооруженным современным оружием. Небольшой экспедиционный отряд уже не был способен произвести на них впечатление. В данном случае, однако, этого и не требовалось. В хронике нет и слова о том, что после захвата Икесколы русские начали грабить окрестности и требовать уплаты дани от каждого другого поселка. Условие выплаты дани (денег, pecuniam) уже было принято старейшинами, которые, надо полагать, отвечали за всех жителей региона, то есть включая как Икесколу, так и Гольм. Единственное нападение, которое совершили подчиненные Владимира, относилось к немцам. Отряд, возглавляемый князем Герцике Всеволодом и состоящий преимущественно из литовцев («Король Герцике, подойдя к Риге с литовцами»)(116), угнал с пастбищ скот, принадлежавший горожанам Риги. Последние пытались преследовать грабителей, но неудачно, причем несколько рижан было убито.
Прямого боевого столкновения между немцами и русскими фактически не состоялось. Обстрел со стен, результатом которого была смерть нескольких лошадей, не может быть признан серьезным поводом для конфликта и, тем более, сражением. То же относится и к стычке с литовским отрядом. Ближайший осмотр немецкой фактории в Риге не мог вызвать серьезных опасений: там не было ни стен, ни воинственных намерений. Епископ Альберт в первые годы своей миссии старательно пытался избегать конфликтов с Русью. Эта черта его политики хорошо прослеживается на позднейших известиях хроники и неоднократно подчеркивалась исследователями. Совершенно нет никаких оснований представлять Альберта и вообще крестоносцев инициаторами конфликта 1203 г. Они в первую очередь не были в этом заинтересованы. Для войны они не имели ни сил, ни средств(117).
С другой стороны, полоцкий князь после этой поездки должен был осознать, что, несмотря на то что все его права на устье Даугавы сохраняются и дань взимается сполна, в регионе уже появились его потенциальные конкуренты, чье усиление вполне возможно. Должны были быть приняты некие меры. Так, с попытками русских помешать немцам закрепиться в Ливонии можно связать участившиеся нападения на Ригу литовцев. Выше было отмечено участие литовцев в походе 1203 г. В последующие два года они уже регулярно грабили двинское устье. Руку Полоцка, имевшего плотные связи с Литвой, в этих событиях видеть более чем допустимо. Это заметно и из хроники Генриха Латвийского, где автор под 1204 годом сообщает:
«После его [епископа Альберта, отправившегося ранней весной в Германию| отъезда литовцы, ненавистники христиан, вместе с ливами, еще язычниками, из Аскрадэ [Ашераден] и Леневардена, числом до трехсот, подошли к Риге и, захватив городской скот на пастбищах, уже второй раз пытались угнать его»(118).
------------------------
Немцы неизменно расширяли свое влияние, а русские
только уступали и отступали.
------------------------
Тем же летом 1206 г. крестоносцы вместе с союзными земгалами совершили опустошительный набег в ливскую область Торейда, где находили поддержку антинемецкие выступления. Теперь все ливские земли оказались разорены и не имели никакой возможности оказать поддержку князю Владимиру, устремившемуся к устью Даугавы возвращать утраченное:
«...кое-кто из ливов, закосневших в коварстве, известив через гонцов короля Полоцкого об уроне, понесенном своими, просил придти на помощь против тевтонов, тем более что в Риге оставалось немного людей, а другие уехали с епископом [в Германию]»(132).
Владимир, собрав все наличные силы, исключая, судя по всему, городское ополчение(133), на ладьях подошел к Икесколе(134). Здесь войска высадились, но штурмовать замок не стали, а попытались внезапно напасть на Гольм. Эффекта неожиданности не случилось. Большинство окрестных ливов не оказало русским поддержки, а разбежалось по лесам. В Гольме же засели упорные немцы, вынудившие нападавших перейти к планомерной осаде. Дальнейшие события — пример той военно-тактической беспомощности, которую проявлял в своих действиях в Прибалтике полоцкий князь.
Обратившись к ливам из Торейды за содействием, он получил только группу вспомогательных работников. Никакого ополчения собрать не удалось. Латгалы в ответ на предложения Владимира вообще никого не прислали, даже ответных послов. Кроме всего прочего, князь позволил себя запугать ливским провокаторам, подкупленным немцами. Они рассказали ему, что «все поля и дороги вокруг Риги полны мелкими железными трезубыми шипами», которые представляют большую угрозу для лошадей и пеших воинов, то есть подойти к безоружной Риге (стены еще не были построены) безболезненно не удастся. Удивителен не сам этот рассказ, но то, что Владимир в него поверил, если только это не вымысел ливонского летописца. Скорее всего, последним аргументом, вынудившим полоцкое войско снять осаду с Гольма и удалиться, были известия, полученные на этот раз из надежного источника, о том, что местные жители заметили в море множество кораблей, которые могли везти новое крестоносное войско(135). Так в действительности и было. Как считают исследователи, ливы видели в Рижском заливе корабли датского короля Вальдемара II, осуществившего в 1206 году свою первую высадку на остров Эзель (Сааремаа)(136). Сопротивление местных жителей было подавлено, но постоянной базы датчане так и не основали: никто не захотел оставаться там на зимовку. Все пилигримы вернулись на родину. В Ригу после этого прибыл только архиепископ Лундский с собственной свитой. Значительных новых подкреплений он не привез(137).
Испугавшись штурмовать Ригу и опасаясь внезапного прибытия нового пополнения немецких пилигримов князь Владимир после одиннадцатидневной осады свернул свои операции в низовьях Даугавы и вернулся на Русь:
«...и спас Господь надеявшихся на него», — заключил Генрих Латвийский(138).
Это была точка перелома в борьбе за власть в Прибалтике. Стало ясно, что Полоцк ее проиграл быстро и скоропостижно:
«После ухода русского короля с войском страх Божий охватил ливов по всей Ливонии»(139).
После событий лета 1206 года все ливы как с побережья Даугавы, так и из Торевды, а затем и из Метсеполэ изъявили свою покорность немцам, которые, расширяя свою миссионерскую деятельность, продвигали и свои представления о справедливом административном устройстве региона.
------------------------------------------------------------------------------
- Выделение для Пскова отдельного князя следует связать уже с самым началом правления Мстислава Мстиславича в Новгороде(206). Продолжением этих мер по обустройству границ явились и первые походы на чудь.
Если следовать логике летописного изложения, то еще в конце 1209 г. князь Мстислав совершил краткий рейд в эстонскую Виронию(207):
«Ходи Мьстиславъ на Чюдь, рекомую Торму, с новгородцн, и много полониша, а скота бещисла приведе»
А через несколько месяцев, в начале 1210 г., князь Мстислав совершил тот самый знаменательный поход в Уганди, который и отметил в своей хронике Генрих Латвийский. Русские летописи повествуют о нем следующим образом:
«Потом же, на зиму, иде князь Мьстиславъ с новгородци на чюдь-
скыи город, рекомын Медвежию голову, села их потрати; и приидоща
под город, и поклонишася Чюдь князю, и дань на них взя; и приидоша вси здрави» .
В источнике нигде не отмечено крещение жителей Оденпе (Медвежьей головы). Для новгородцев это выглядело малозначимым фактом. Немцы же особо акцентировали на нем внимание. Мстислав, окрестив покорившихся эстов, поступил нестандартно, вопреки традиции, утверждаемой Полоцком. Это было замечено иноземцами и воспринято как вызов. Скорее всего, Мстислав сознательно поступал подобным образом: он крепил границы и использовал христианство в качестве дополнительной меры воздействия, собственно, как и немцы. Эксперимент, к сожалению, плодов не дал.
Генрих Латвийский в цитированном выше отрывке подчеркивал, что Мстислав пообещал прислать в Уганди православных священников, но не выполнил обещания:
«Впрочем, этого они [русские] так и не сделали, ибо (пат) жители Унгаунии позднее приняли священников от рижан и были крещены ими и причислены к рижской церкви»(210).
Все переводчики этого текста слово «пат» переводили как «ибо», отчего в поведении русских сквозит некая ущербная пассивность: обещали священников и не прислали, отчего эстонцы вынуждены были обратиться к латинянам(211). Разумеется, подобная трактовка был на руку католическому священнику Генриху Латвийскому, проповедовавшему в соседних с Уганди областях. Однако добросовестный хроникер, допуская расстановку выгодных для себя акцентов, не противоречил истине. Nam можно перевести также как «дело в том, что», «ведь», «потому что»: православных священников не прислали, потому что пришли латинские священники. Кажется, такое прочтение ближе к истине.
Мстислав Мстиславич выступает новатором в вопросах экспансионистской политики, инициатором новых методов в этой области. Однако всесторонней поддержки со стороны Церкви он, судя по всему, не получил. Новгородские священнослужители оказались менее расторопны и мало заинтересованы в развитии миссионерской деятельности в среде язычников. Возможно, это стало одним из поводов для смены архиепископа, произведенной по инициативе князя уже в январе 1211 г. Прежний архиерей Митрофан был отстранен от службы («и не даша ему правитися»), а затем сослан (или заточен?) в мстиславову волость Торопец. Той же весной 1211 г. Мстислав направил в Киев на поставление в архиепископы мниха Хутынского монастыря Антония, который в миру именовался Добрыня Ядрейкович и около 1200 г. совершил паломничество в Константинополь, которое описал в специальном сочинении («Книга Паломник»)(212). Антоний привез из Византии много значимых покупок — мощи некоторых святителей, меру Гроба Господня и др. Он уже был широко известен в Новгороде и, кроме того, принадлежал к одному из влиятельных боярских родов, что было особенно выгодно новому князю, нуждавшемуся в укреплении своих позиций внутри общины. Позднее Антоний прославился своей храмоздательной деятельностью, а также выступал неизменным сторонником и проводником церковной политики князя Мстислава. У нас нет непосредственных сведений о развитии при Антонии миссионерской проповеди в среде язычников. Однако скорее всего, не случайно, что он всегда оказывался на пастырской службе в пограничных областях Руси. Так, в 1219 г. он был изгнан из Новгорода, после чего Мстислав, ставший к тому времени Галицким князем, добился утверждения Антония в качестве епископа вновь образованной (!) епархии в Перемышле, городе, предельно удаленном от православных центров, а вскоре отошедшем к Польше и совсем латинизированном(213). Действия архиерея на «передовых рубежах Православия», скорее всего, было обусловлено его приверженностью проповедничеству и миссионерству, вполне сочетавшимися с убеждениями самого князя Мстислава Мстиславича.
Реконструкция застройки центральной части Риги в сер. XIII в.
Примечательно, что княжеские инициативы не были поддержаны не только в церковной среде. Совершенно иную позицию в отношениях с прибалтийскими немцами избрал и родной брат Мстислава — Владимир Псковский(214). Изначально они, вероятно, действовали в русле единого замысла. Предполагалось стабилизировать ситуацию на границах, для чего уместны были союзнические отношение с ливонскими христианами. Последние в те годы также стремились к спокойствию на латгальско-эстонском порубежье. Перманентные склоки между соседними племенами латгалов и эстов грозили перерасти в большую войну, к которой немцы готовы не были. В 1210 г. рижане вели переговоры и заключали мирные соглашения с эстами, Полоцком и, судя по всему, с Псковом. Фактически со всеми своими соседями. Однако эту линию, проводимую епископом Альбертом, поддерживали не все. Крестоносное движение вовлекало в свои ряды огромное количество авантюристов, любителей легкой наживы и бездумных рубак. Управлять такой публикой было предельно сложно даже такому искусному администратору, как Альберт. Он неизменно старался удержать своих подопечных от опрометчивых, слишком решительных и агрессивных действий. С другой стороны, их эмоциональная и взрывоопасная удаль нередко шла на пользу распространению христианства и расширению владении самой епархии. Так случилось в свое время с Кукенойсом, где личный конфликт рыцаря Даниила из Леневардена с князем Вячко перерос в войну и завершился поглощением русско-латгальского протогосударственного образования. Аналогичным беспокойством отличался и рыцарь Бертольд из замка Венден (Цесис), который большей частью по собственной инициативе разжигал пожар междоусобия на границе Латгалии и Эстонии.
Вооруженный конфликт латгалов и ливов с эстами зафиксирован в Ливонской Хронике еще под 1208 г., когда мир между племенами был заключен при посредничестве немцев. Но в 1209 г. война возобновилась. Поход латгалов в Эстонию был поддержан некоторыми рыцарями-крестоносцами, но сам епископ Рижский Альберт спешно заключил с эстами мир. В 1210 г. угроза межэтнической бойни в Прибалтике только усилилась. Причем для Риги она стала всесторонней. Как только весной Альберт в очередной раз отбыл в Германию, на ливонскую столицу напали курши, пытались ее осаждать, но неудачно. Чуть позднее Кукенойс атаковали литовцы. Немцы, едва сдерживавшие оборону на южных рубежах, разумеется, опасались получить войну на другом направлении. С Полоцком срочно был подписан мир и была обещана выплата «ливской» дани. Тогда же, вероятно, был заключен мир и с Новгородом. Судя по всему, Мстислав поделил с епископом Альбертом зоны ответственности в Прибалтике с учетом того, что большая часть Эстонии оставалась еще не покоренной русскими и тем более немцами. «Вольные» области эстов, включавшие Сакалу, Гервен, Гарию, Ревеле (Рявала) и Приморье (нем. Maritime, или Wiek, Вик; эст. Laanemaa, Ляэнемаа) с Роталией (Rotalia; эст. Ridala) и Сонтаганой (Sontagana; эст. Soontagana)(215), оказались в сфере свободного соперничества сторон: кто завоюет или покорит миром их, тот и станет хозяином. За Новгородом закрепились права на северные области Латгалии Тала-ву и Атзеле и на широкую полосу эстонских земель, вытянувшуюся с севера на юг от Балтийского моря до Латгалии вдоль Чудского озера: Вирония, Вайга, Уганди. Права Риги признавались на Ливонию, Нижнее Подвинье и Латгалию (без Атзеле и Талавы).
В 1210 г. немецкое вторжение в Эстонию еще не планировалось, отчего подобные условия можно признать взаимовыгодными. Кроме того, мир был закреплен состоявшимся в том же году браком дочери псковского князя Владимира Мстиславича, младшего брата Мстислава Мстиславича, и Теодориха, младшего брата епископа Альберта,то есть, собственно говоря, первым русско-немецким матримониальным альянсом(216). Этот брачный союз и его наследники (сын и внук Владимира) станут важнейшими элементами русско-немецких отношений на протяжении последующих 40 лет. Хотя начиналось все как простое продолжение политики новгородского князя по приграничному замирению.
Мстислав, казалось бы, совершенно безболезненно и очень быстро расставил реперные ориентиры на западных новгородских границах и закрепил их системой взаимных соглашений с соседями. Этими же договоренностями обеспечивалась и южная граница. Признав права Риги на Подвинье (включая, вероятно, Кукенойс и Герцике), Мстислав предвосхитил договоренности Риги с Полоцком, закрепленные позже. Владимир Полоцкий оказался зажат со всех сторон и лишен поддержки даже своих новгородско-псковских соотечественников. Со стороны Мстислава это, конечно, был не дружественный акт. Он укреплял южные границы Новгородской земли не только строительством новых крепостей, как Великие Луки, и расширением псковского «военного округа» под единоличным руководством Владимира Мстиславича, но и подобными союзами. Для торопецкого владетеля в этом была и личная польза в виде содействия торговому развитию своей верхнедвинской волости. Достигнутая стабильность была выгодна для всей торговли Северо-Запада.
С другой стороны, если новгородцы своими соглашениями с Ригой преследовали исключительно местные, а далеко не общерусские или общехристианские цели, то и немцев не стоит обвинять в заведомом коварстве. Конечно, для иноземцев в далекой перспективе было очень выгодно втянуть русских соседей в наступательный союз для борьбы с непокорными эстами, язычниками. Однако в 1210 г. епископ Альберт ничего подобного не планировал. После подписания мира он даже уехал из Ливонии. Лето выдалось для немцев тревожным. Давление с юга сочеталось с неудачами на севере. Рижане пытались уйти в глубокую оборону. Лишь неугомонный рыцарь Бертольд Венденский продолжал будоражить местные племена. Вскоре после ухода Мстислава из разоренной Уганди Бертольд сам совершил несколько налетов на эту область, прикрываясь противоборством местных жителей, и даже захватил Оденпе(217). Эсты, на этот раз из Сакалы, ответили крупным вторжением и разгромом немцев в битве на приграничной реке Имере (Зедда)(218). В результате таки разразилась столь нежеланная для епископа Альберта война.
Давняя латгальско-эстонская вражда в сочетании с воинственностью рыцаря Бертольда, который, несомненно, играл на противоречиях между планами епископа и Ордена меченосцев, привели к разжиганию военных страстей и ожесточению сторон. Судя по всему, своими походами в Уганди Бертольд стремился спровоцировать и русских, но те продолжали оставаться в рамках мирных соглашений: некий рыцарь наказывал язычников за их нападения на подвластных ему латгалов — в том нет угрозы для власти Новгорода, которому продолжают выплачивать дань.
Начавшаяся война потребовала от немцев, прежде всего рижан, выхода из обороны. Для победы требовалось наступление, причем в максимально непривычное для противника время — декабрь. В конце 1210 г. под Рождество:
«старейшины рижан послали известить по всей Ливонии и Леттии и во все замки по Двине и Койве, чтобы все собирались и были готовы мстить эстонским племенам. Известие дошло и до Пскова (Plescekowe), бывшего тогда в мире с нами, и оттуда явился очень большой отряд русских на помощь нашим»(219).
Этот поход псковичей, совершенный ими совместно с ливонцами в эстонскую область Сонтагану(220), в русских источниках не зафиксирован, несмотря на вполне удачное свое завершение. Но в достоверности известия сомневаться не приходится. Дальнейшие события показывают, что после этого похода наступил решительный перелом в расстановке сил на ливонско-эстонской границе, немцы вступили в полосу побед, тяжелых и кровопролитных, но убедительных и достойных. Князь Владимир Псковский сыграл в этом если не важнейшую, то заметную роль. Он помогал немцам и ничуть не противился расширению их власти в Прибалтике. Позднейшие события показывают, что его действия вызвали ожесточение не только у эстонцев, но и у псковичей. Последние длительное время считали себя монопольными потребителями эстонской дани, которой делились только со своими новгородскими сородичами. Теперь этому пришел конец, и они во главе со своим князем содействовали случившемуся.
В феврале-марте 1211 г. немцы во главе с рыцарем Бертольдом из Вендена осадили, а потом захватили Вильянди, центральный город земли Сакала. В ответ эсты собрали колоссальную армию со всей Эстонии (включая остров Эзель и область Ревеля), выгнали крестоносцев из Сакалы и двинулись на Ригу. В битве на Койве они были наголову разгромлены совместными силами немцев, ливов и латгалов. Вся верхушка эстов была перебита(221). Немцы если и не покорили Эстонию, то стали теперь главными на то кандидатами. Именно после этого Альберт назначил в Эстонию отдельного епископа Леальского (ad titulum Lealensem), которым стал многократно упоминавшийся брат Теодорих, основатель Ордена меченосцев(222).
Вероятно, Владимир Псковский негласно уступил рижанам права на покорение Сакалы. Именно после совместного с псковичами похода в Сонтагану немцы предприняли дерзкий захват Вильянди. Русские собирали дань в Сакале еще в XI в., отчего можно предположить, что без их согласия любые акции немцев в этой области должны были считаться враждебными. Конечно, все вполне укладывались в договоренности Мстислава и Альберта от 1210 г., согласно которым, как мы предположили, в Эстонии была оставлена область для «соревновательной колонизации». Однако без боя отдавать области было не в характере Мстислава Удалого. Судя по всему, действия Владимира Мстиславича следует признать его собственной инициативой. Это подтверждают и позднейшие события.
Уже весной 1211 г. псковичи изгоняют князя Владимира. Если русская летопись никак это не поясняет, то Генрих Латвийский уделяет произошедшему отдельную статью:
«...русские в Пскове возмутились против своего короля Владимира, потому что он выдал дочь свою замуж за брата епископа Рижского, и изгнали его из города вместе с челядью. Он бежал к королю Полоцкому, но мало нашел у него утешения и отправился со своими людьми в Ригу, где был с почетом принят зятем своим и людьми епископа»(223).
Особое внимание исследователей всегда привлекал маршрут изгнанника. Он не поехал в Новгород к брату, но избрал в качестве пристанища Полоцк, явно враждебный Мстиславу Мстиславичу и новгородцам. Однако полочане не стали делать ставки на раскол в стане Ростиславичей, а тем более содействовать одному из них в возвращении Пскова. Это должно было привести к войне сразу на несколько фронтов и против Новгорода, и против Смоленска. Силы были явно не равны, и Владимир Полоцкий не решился помогать тезке. Владимир Мстиславич пустился искать союзников к родственникам в Ригу.
Примечательно, что Полоцк хоть и не воспользовался услугами опального князя, но постарался причинить псковичам побольше вреда чужими руками. Как только Владимир Мстиславич был горожанами изгнан, на Псков совершили крупное нападение литовцы, причем застали жителей совершенно врасплох, «на озере»:
«В Петрово говение изъихаша Литва везвожнля Пьсковъ и пожго-шл; плесковици же вяху в то время изгнал^ князя болодимерл от севе, а плесковици вяху на озер'к; и много створишд зла и отьидошд»(224).
Если это не случайность, то подсказать литовцам проходы между псковскими сторожами, а также наиболее удачное время для вторжения мог только человек, который все это организовал, то есть князь Владимир. Сам он, скорее всего, с литовцами не сносился, а вот полочане вполне были на это способны. Иной, минующий Полоцк маршрут литовцев на Псков предположить затруднительно(225).
В том же 1211 г. эсты из Сакалы с союзниками из Уганди совершили нападение на латгалов, выступивших на стороне немцев в сражении на Койве. В события немедленно вмешались крестоносцы и нанесли эстам поражение, после чего совершили глубокий карательный рейд. Они использовали нападение из Сакалы как предлог для атаки на Уганди, жители которой якобы, по свидетельству Генриха Латвийского, принимали участие в походе на латгалов. В январе 1212 г. немцы с союзными (вероятно, крещенными) ливами и латгалами совершают один из самых дальних и дерзких своих походов через всю Уганди вплоть до Дерпта (Юрьева) и далее в Вайгу и Гервен(226).
Совершенно откровенное вторжение немцев в области, зависимые от Новгорода, вынуждает Мстислава Мстиславича к ответным действиям. Генрих Латвийский об этих событиях пишет так:
«Когда великий король Новгорода Мстислав (Mysteslawe) услышал о тевтонском войске в Эстонии, он тоже поднялся с пятнадцатью тысячами воинов и пошел в Вайгу, а из Вайги — в Гервен, не найдя тут тевтонов, двинулся дальше в Гариен и осадил замок Варболе и бился с ними несколько дней. Осажденные обещали дать ему семьсот марок ногат, если он отступит, и он возвратился в свою землю»(227).
Русская летопись сообщает о произошедшем без связи с действиями немцев. Известие по содержанию достаточно сухое, но начинается зловеще и далее содержит много выразительных подробностей:
«Месяца февраля въ 1 день, в неделю сыропустную, громъ высть по здутрении... Того же дни иде князь Мьстиславъ с новгородцн нл Чюдь на бреву, сквозе землю Чудьскую к морю, села их потрати и осекы их возмя; и ста с новгородци под городом Воробииномъ, и Чюдь поклонишася ему; и Мьстиславъ же князь взя на них дань, и да новгородцемъ двe чясти дани, а третьюю чясть дворяномъ; бяше же ту и Плесковьскыи князь Всеволод Борисовиць со плесковици, и Торопеньскыи князь Давыдъ, Володимирь брат; и приидоша вси здрави со множеством полона»(228) .
Несмотря на то что путаница в летописной хронологии вносит некоторое смущение, исследователи уверенно относят этот поход к началу 1212 г. Впечатляет наличие у Генриха Латвийского излишних подробностей о размере дани (700 марок ногат), уплаченной жителями Варболе (Воробиина), и размере русского войска (15 тысяч). Этих данных русская летопись не приводит.
Реконструкция воротной группы городища Варбола
Создается впечатление, что немцы очень пристально следили за действиями Мстислава, представлявшего для них действительную угрозу(229). Вероятно, после этих событий между рижанами и Новгородом произошел обмен посольствами. Был восстановлен мир на условиях status quo.
Территориальные приобретения Ордена и Рижского епископа в Ливонии
в 1213/1214 гг.:
1 — Орден меченосцев; 2 — Владения Рижского епископа; 3 — русские княжества; 4 — языческие племена; 5 — Территориальные границы; 6 — границы межплеменные (условные); Цветом обведены границы зависимых или союзных областей
Вполне возможно, что немецкие представители застигли Мстислава еще в Вайге и убедили его в том, что их набег не носил антирусского характера. Именно этим можно объяснить то, что князь не стал двигать полки в южном направлении (в Уганди, в Сакалу или
на Ригу), но пошел в незатронутые крестоносцами области. Вероятно, ему предоставили заверения в том, что конфликт исчерпан и более такого не повторится. На несколько лет в Эстонии действительно утвердилось спокойствие. Прервались как русские, так и немецкие набеги. Линия на замирение и стабилизацию, проводимая Мстиславом,
в и р о н и я
1:3 500 00
Территориальные приобретения Ордена и Рижского епископа в Ливонии
в 1213/1214 гг.:
1 — Орден меченосцев; 2 — Владения Рижского епископа; 3 — русские княжества; 4 — языческие племена; 5 — Территориальные границы; 6 — границы межплеменные (условные); Цветом обведены границы
зависимых или союзных областей
на Ригу), но пошел в незатронутые крестоносцами области. Вероятно, ему предоставили заверения в том, что конфликт исчерпан и более такого не повторится. На несколько лет в Эстонии действительно утвердилось спокойствие. Прервались как русские, так и немецкие набеги. Линия на замирение и стабилизацию, проводимая Мстиславом, распространялась даже на его опального брата Владимира, который не сдружился с рижанами и вообще ливонской администрацией и в итоге вновь вернулся на Русь (примерно конец 1214-1215 гг.)(230). Вскоре он опять утвердится в Пскове и станет приверженцем резко антинемецкой политики.Весь период первого новгородского княжения Мстислава Мстиславича немцы военных действий в Эстонии не вели. Прочный мир с Новгородом позволил Рижскому епископу разорвать даннические отношения с Полоцком, который теперь не имел даже гипотетических шансов на реванш. Поддержки эстов ему искать было бесполезно, так как этому мешали Новгород и давний недруг Мстислав.В одиночку же полочанам с Ригой было уже не справиться. Было решено вести переговоры. В сопровождении союзного Владимира Мстиславича («короля Владимира») и после заключения мира с новгородцами епископ Альберт прибыл на встречу в Герцике вполне уверенным в себе. Он мог спокойно предложить князю Владимиру Полоцкому довольствоваться своей причастностью к распространению христианства в Ливонии и отказаться от какой-либо «ливской дани»(231). Можно сказать, что политика новгородского князя из смоленских Ростиславичей позволила полностью устранить Полоцк из участия в судьбах Прибалтики.
§ 3.2. БОРЬБА ЗА ЭСТОНИЮ В 1214-1223 ГГ.
Походы Мстислава Удалого обеспечили спокойствие не только в тех землях Эстонии, которые платили дань Новгороду и Пскову. Почти три года не подвергались немецким нападениям и другие земли эстов. Лишь в конце 1214 г. крестоносцы собрались возобновить свои завоевания:
«Шел третий год мира, заключенного с эстами, и срок его истекал. Епископ созвал всех священников, собрал капитул советовался с ними, а также с рыцарями и приглашенными старейшинами ливов и решил сделать поход в Эстонию, потому что эсты и сами не являлись и о возобновлении мира не заботились, а скорее, наоборот, неизменно желали гибели ливонской церкви»(232).
Первый поход носил характер пробы и был проведен очень осторожно. Целью стала далекая Роталия, самая западная область Эстонии, обращенная к Балтийскому морю в районе острова Эзель (Сааремаа). Для обеспечения внезапности интервенты, которые, как обычно, включали значительный отряд из ливов и латгалов, шли по льду Рижского залива...
